|
В некотором царстве, в некотором
государстве жил-был помещик, жил и на свет глядючи радовался. Всего у
него было довольно: и крестьян, и хлеба, и скота, и земли, и садов. И
был тот помещик глупый, читал газету «Весть» и тело
имел мягкое, белое и рассыпчатое.
Только и взмолился однажды богу этот
помещик:
— Господи! всем я от тебя
доволен, всем награжден! Одно только сердцу моему непереносно: очень уж
много развелось в нашем царстве мужика!
Но бог знал, что помещик тот глупый,
и прошению его не внял.
Видит помещик, что мужика с каждым
днем не убывает, а все прибывает, — видит и опасается:
«А ну, как он у меня все добро приест?»
Заглянет помещик в газету
«Весть», ка́к в сем случае поступать должно, и
прочитает: «Старайся!»
— Одно только слово
написано, — молвит глупый помещик, — а золотое это
слово!
И начал он стараться, и не то чтоб
как-нибудь, а все по правилу. Курица ли крестьянская в господские овсы
забредет — сейчас ее, по правилу, в суп; дровец ли крестьянин
нарубить по секрету в господском лесу соберется — сейчас эти
самые дрова на господский двор, а с порубщика, по правилу, штраф.
— Больше я нынче этими
штрафами на них действую! — говорит помещик соседям своим,
— потому что для них это понятнее.
Видят мужики: хоть и глупый у них
помещик, а разум ему дан большой. Сократил он их так, что некуда носа
высунуть: куда ни глянут — всё нельзя, да не позволено, да не
ваше! Скотинка на водопой выйдет — помещик кричит:
«Моя вода!» курица за околицу выбредет —
помещик кричит: «Моя земля!» И земля, и вода, и
воздух — все его стало! Лучины не стало мужику в светец
зажечь, прута не стало, чем избу вымести. Вот и взмолились крестьяне
всем миром к господу богу:
— Господи! легче нам
пропа́сть и с детьми с малыми, нежели всю жизнь так маяться!
Услышал милостивый бог слезную
молитву сиротскую, и не стало мужика на всем пространстве владений
глупого помещика. Куда девался мужик — никто того не заметил,
а только видели люди, как вдруг поднялся мякинный вихрь и, словно туча
черная, пронеслись в воздухе посконные мужицкие портки. Вышел помещик
на балкон, потянул носом и чует: чистый-пречистый во всех его владениях
воздух сделался. Натурально, остался доволен. Думает:
«Теперь-то я понежу свое тело белое, тело белое, рыхлое,
рассыпчатое!»
И начал он жить да поживать и стал
думать, чем бы ему свою душу утешить.
«Заведу, думает, театр у
себя! напишу к актеру Садовскому: приезжай, мол, любезный друг! и
актерок с собой привози!»
Послушался его актер Садовский: сам
приехал и актерок привез. Только видит, что в доме у помещика пусто и
ставить театр и занавес поднимать некому.
— Куда же ты крестьян
своих девал? — спрашивает Садовский у помещика.
— А вот бог, по молитве
моей, все мои владения от мужика очистил!
— Однако, брат, глупый ты
помещик! кто же тебе, глупому, умываться подает?
— Да я уж и то сколько
дней немытый хожу!
— Стало быть, шампиньоны
на лице ро́стить собрался? — сказал Садовский, и с этим
словом и сам уехал, и актерок увез.
Вспомнил помещик, что есть у него
поблизости четыре генерала знакомых; думает: «Что это я все
гранпасьянс да гранпасьянс раскладываю! Попробую-ко я с генералами
впятером пульку-другую сыграть!»
Сказано — сделано: написал
приглашения, назначил день и отправил письма по адресу. Генералы были
хоть и настоящие, но голодные, а потому очень скоро приехали. Приехали
— и не могут надивиться, отчего такой у помещика чистый
воздух стал.
— А оттого это,
— хвастается помещик, — что бог, по молитве моей,
все владения мои от мужика очистил!
— Ах, как это хорошо!
— хвалят помещика генералы, — стало быть, теперь у
вас этого холопьего запаху нисколько не будет?
— Нисколько, —
отвечает помещик.
Сыграли пульку, сыграли другую;
чувствуют генералы, что пришел их час водку пить, приходят в
беспокойство, озираются.
— Должно быть, вам,
господа генералы, закусить захотелось? — спрашивает помещик.
— Не худо бы, господин
помещик!
Встал он из-за стола, подошел к
шкапу и вынимает оттуда по леденцу да по печатному прянику на каждого
человека.
— Что́ ж это такое?
— спрашивают генералы, вытаращив на него глаза.
— А вот, закусите, чем бог
послал!
— Да нам бы говядинки!
говядинки бы нам!
— Ну, говядинки у меня про
вас нет, господа генералы, потому что с тех пор, как меня бог от мужика
избавил, и печка на кухне стоит нетоплена!
Рассердились на него генералы, так
что даже зубы у них застучали.
— Да ведь жрешь же ты
что-нибудь сам-то? — накинулись они на него.
— Сырьем кой-каким
питаюсь, да вот пряники еще покуда есть...
— Однако, брат, глупый же
ты помещик! — сказали генералы и, не докончив пульки,
разбрелись по домам.
Видит помещик, что его уж в другой
раз дураком чествуют, и хотел было уж задуматься, но так как в это
время на глаза попалась колода карт, то махнул на все рукою и начал
раскладывать гранпасьянс.
— Посмотрим, —
говорит, — господа либералы, кто кого одолеет! Докажу я вам,
что́ может сделать истинная твердость души!
Раскладывает он «дамский
каприз» и думает: «Ежели сряду три раза выйдет,
стало быть, надо не взирать». И как назло, сколько раз ни
разложит — все у него выходит, все выходит! Не осталось в нем
даже сомнения никакого.
— Уж если, —
говорит, — сама фортуна указывает, стало быть, надо
оставаться твердым до конца. А теперь, покуда, довольно гранпасьянс
раскладывать, пойду, позаймусь!
И вот ходит он, ходит по комнатам,
потом сядет и посидит. И все думает. Думает, какие он машины из Англии
выпишет, чтоб все па́ром да па́ром, а холопского духу чтоб нисколько не
было. Думает, какой он плодовый сад разведет: «Вот тут будут
груши, сливы; вот тут — персики, тут — грецкий
орех!» Посмотрит в окошко — ан там все, как он
задумал, все точно так уж и есть! Ломятся, по щучьему велению, под
грузом плодов деревья грушевые, персиковые, абрикосовые, а он только
знай фрукты машинами собирает да в рот кладет! Думает, каких он коров
разведет, что ни кожи, ни мяса, а все одно молоко, все молоко! Думает,
какой он клубники насадит, все двойной да тройной, по пяти ягод на
фунт, и сколько он этой клубники в Москве продаст. Наконец устанет
думать, пойдет к зеркалу посмотреться — ан там уж пыли на
вершок насело...
— Сенька! —
крикнет он вдруг, забывшись, но потом спохватится и скажет, —
ну, пускай себе до поры, до времени так постоит! а уж докажу же я этим
либералам, что́ может сделать твердость души!
Промаячит таким манером, покуда
стемнеет, — и спать!
А во сне сны еще веселее, нежели
наяву, снятся. Снится ему, что сам губернатор о такой его помещичьей
непреклонности узнал и спрашивает у исправника: «Какой такой
твердый курицын сын у вас в уезде завелся?» Потом снится, что
его за эту самую непреклонность министром сделали, и ходит он в лентах,
и пишет циркуляры: «Быть твердым и не взирать!»
Потом снится, что он ходит по берегам Евфрата и Тигра...
— Ева, мой друг!
— говорит он.
Но вот и сны все пересмотрел: надо
вставать.
— Сенька! —
опять кричит он, забывшись, но вдруг вспомнит... и поникнет головою.
— Чем бы, однако,
заняться? — спрашивает он себя, — хоть бы лешего
какого-нибудь нелегкая принесла!
И вот по этому его слову вдруг
приезжает сам капитан-исправник. Обрадовался ему глупый помещик
несказанно; побежал в шкап, вынул два печатных пряника и думает:
«Ну, этот, кажется, останется доволен!»
— Скажите, пожалуйста,
господин помещик, каким это чудом все ваши временнообязанные вдруг
исчезли? — спрашивает исправник.
— А вот так и так, бог, по
молитве моей, все владения мои от мужика совершенно очистил!
— Так-с; а не известно ли
вам, господин помещик, кто подати за них платить будет?
— Подати?.. это они! это
они сами! это их священнейший долг и обязанность!
— Так-с; а каким манером
эту подать с них взыскать можно, коли они, по вашей молитве, по лицу
земли рассеяны?
— Уж это... не знаю... я,
с своей стороны, платить не согласен!
— А известно ли вам,
господин помещик, что казначейство без податей и повинностей, а тем
паче без винной и соляной регалий, существовать не может?
— Я что ж... я готов!
рюмку водки... я заплачу!
— Да вы знаете ли, что, по
милости вашей, у нас на базаре ни куска мяса, ни фунта хлеба купить
нельзя? знаете ли вы, чем это пахнет?
— Помилуйте! я, с своей
стороны, готов пожертвовать! вот целых два пряника!
— Глупый же вы, господин
помещик! — молвил исправник, повернулся и уехал, не взглянув
даже на печатные пряники.
Задумался на этот раз помещик не на
шутку. Вот уж третий человек его дураком чествует, третий человек
посмотрит-посмотрит на него, плюнет и отойдет. Неужто он в самом деле
дурак? неужто та непреклонность, которую он так лелеял в душе своей, в
переводе на обыкновенный язык означает только глупость и безумие? и
неужто, вследствие одной его непреклонности, остановились и подати, и
регалии, и не стало возможности достать на базаре ни фунта муки, ни
куска мяса?
И как был он помещик глупый, то
сначала даже фыркнул от удовольствия при мысли, какую он штуку сыграл,
но потом вспомнил слова исправника: «А знаете ли, чем это
пахнет?» — и струсил не на шутку.
Стал он, по обыкновению, ходить взад
да вперед по комнатам и всё думает: «Чем же это пахнет? уж не
пахнет ли водворением каким? например, Чебоксарами? или, быть может,
Варнавиным?»
— Хоть бы в Чебоксары, что
ли! по крайней мере, убедился бы мир, что значит твердость души!
— говорит помещик, а сам по секрету от себя уж думает:
«В Чебоксарах-то, я, может быть, мужика бы моего милого
увидал!»
Походит помещик, и посидит, и опять
походит. К чему ни подойдет, все, кажется, так и говорит: «А
глупый ты, господин помещик.!» Видит он, бежит чрез комнату
мышонок крадется к картам, которыми он гранпасьянс делал и достаточно
уже замаслил, чтоб возбудить ими мышиный аппетит.
— Кшш... —
бросился он на мышонка.
Но мышонок был умный и понимал, что
помещик без Сеньки никакого вреда ему сделать не может. Он только
хвостом вильнул в ответ на грозное восклицание помещика и чрез
мгновение уже выглядывал на него из-под дивана, как будто говоря:
«Погоди, глупый помещик! то ли еще будет! я не только карты,
а и халат твой съем, как ты его позамаслишь как следует!»
Много ли, мало ли времени прошло,
только видит помещик, что в саду у него дорожки репейником поросли, в
кустах змеи да гады всякие кишмя кишат, а в парке звери дикие воют.
Однажды к самой усадьбе подошел медведь, сел на корточках, поглядывает
в окошки на помещика и облизывается.
— Сенька! —
вскрикнул помещик, но вдруг спохватился... и заплакал.
Однако твердость души все еще не
покидала его. Несколько раз он ослабевал, но как только почувствует,
что сердце у него начнет растворяться, сейчас бросится к газете
«Весть» и в одну минуту ожесточится опять.
— Нет, лучше совсем
одичаю, лучше пусть буду с дикими зверьми по лесам скитаться, но да не
скажет никто, что российский дворянин, князь Урус-Кучум-Кильдибаев, от
принципов отступил!
И вот он одичал. Хоть в это время
наступила уже осень, и морозцы стояли порядочные, но он не чувствовал
даже холода. Весь он, с головы до ног, оброс волосами, словно древний
Исав, а ногти у него сделались, как железные. Сморкаться уж он давно
перестал, ходил же все больше на четвереньках и даже удивлялся, как он
прежде не замечал, что такой способ прогулки есть самый приличный и
самый удобный. Утратил даже способность произносить членораздельные
звуки и усвоил себе какой-то особенный победный клик, среднее между
свистом, шипеньем и рявканьем. Но хвоста еще не приобрел.
Выйдет он в свой парк, в котором он
когда-то нежил свое тело рыхлое, белое, рассыпчатое, как кошка, в один
миг, взлезет на самую вершину дерева и стережет оттуда. Прибежит, это,
заяц, встанет на задние лапки и прислушивается, нет ли откуда
опасности, — а он уж тут как тут. Словно стрела соскочит с
дерева, вцепится в свою добычу, разорвет ее ногтями, да так со всеми
внутренностями, даже со шкурой, и съест.
И сделался он силен ужасно, до того
силен, что даже счел себя вправе войти в дружеские сношения с тем самым
медведем, который некогда посматривал на него в окошко.
— Хочешь, Михайло Иваныч,
походы вместе на зайцев будем делать? — сказал он медведю.
— Хотеть —
отчего не хотеть! — отвечал медведь, — только,
брат, ты напрасно мужика этого уничтожил!
— А почему так?
— А потому, что мужика
этого есть не в пример способнее было, нежели вашего брата дворянина. И
потому скажу тебе прямо: глупый ты помещик, хоть мне и друг!
Между тем капитан-исправник хоть и
покровительствовал помещикам, но в виду такого факта, как исчезновение
с лица земли мужика, смолчать не посмел. Встревожилось его донесением и
губернское начальство, пишет к нему: «А как вы думаете, кто
теперь подати будет вносить? кто будет вино по кабакам пить? кто будет
невинными занятиями заниматься?» Отвечает капитан-исправник:
казначейство-де теперь упразднить следует, а невинные-де занятия и сами
собой упразднились, вместо же них распространились в уезде грабежи,
разбой и убийства. На днях-де и его, исправника, какой-то медведь не
медведь, человек не человек едва не задрал, в каковом человеко-медведе
и подозревает он того самого глупого помещика, который всей смуте
зачинщик.
Обеспокоились начальники и собрали
совет. Решили: мужика изловить и водворить, а глупому помещику, который
всей смуте зачинщик, наиделикатнейше внушить, дабы он фанфаронства свои
прекратил и поступлению в казначейство податей препятствия не чинил.
Как нарочно, в это время чрез
губернский город летел отроившийся рой мужиков и осыпал всю базарную
площадь. Сейчас эту благодать обрали, посадили в плетушку и послали в
уезд.
И вдруг опять запахло в том уезде
мякиной и овчинами; но в то же время на базаре появились и мука, и
мясо, и живность всякая, а податей в один день поступило столько, что
казначей, увидав такую груду денег, только всплеснул руками от
удивления и вскрикнул:
— И откуда вы, шельмы,
берете!!
«Что же сделалось, однако,
с помещиком?» — спросят меня читатели. На это я
могу сказать, что хотя и с большим трудом, но и его изловили.
Изловивши, сейчас же высморкали, вымыли и обстригли ногти. Затем
капитан-исправник сделал ему надлежащее внушение, отобрал газету
«Весть» и, поручив его надзору Сеньки, уехал.
Он жив и доныне. Раскладывает
гранпасьянс, тоскует по прежней своей жизни в лесах, умывается лишь по
принуждению и по временам мычит
|
Дикий
помещик — герой одноименной сказки. Начитавшись ретроградной
газеты "Весть", по глупости жаловался, что "очень уж много развелось...
мужика", и старался всячески их притеснять. Бог услышал слезные
крестьянские молитвы, и "не стало мужика на всем пространстве владений
глупого помещика". Тот пришел было в восторг ("чистый" воздух стал), но
оказалось, что теперь ему ни гостей не принять, ни самому не поесть, ни
даже пыль с зеркала вытереть, да и подати казне некому платить. Однако
он от своих "принципов" не отступал и в результате одичал, стал
передвигаться на четвереньках, утратил человеческую речь и уподобился
хищному зверю (однажды уть самого исправника не задрал). Обеспокоившись
отсутствием податей и оскудением казны, начальство повелело "мужика
изловить и водворить обратно". С большим трудом изловили также помещика
и привели его в более или менее приличный вид.
|